Пазязя Вот чуток свеженькой чернухи на ночь. Спёрто с фандомной битвы, автор пока неизвестен, fandom Detskaya Klassika 2017
Посторонним и милой кажусь, и кроткою, Дома сёстры клянут повадки мои драконьи. Меня в вёске зовут Хаврошечкой и сироткою, Мать в глаза величает выродком и Хавроньей.
Я не молвлю в ответ на обиду ни слова бранного: Говорите, мол, что хотите, а всё не страшно мне. Жаль, что матушку на покосе граблями ранило И крутым кипятком обварило сестрицу старшую.
Не свезло и младшей — так оступилась, бедная, Что три дня не вставала с лежанки, спиною мучилась. А умнее всех оказалась сестрица средняя: Стороною теперь обходит меня при случае.
День-деньской на лугу пропадаю вдвоём с коровою, Полотна натку-набелю, рубахи сошью нарядные. И сестёр, и матушку — всех одарю обновами. Только батюшку я по-другому стараюсь радовать.
Нелегко ему нынче: утопла сестрица старшая, От сердечной тоски, судачат, вот только правы ли? Да и матушка всё сильнее ночами кашляет, Уж какими я только её не поила травами.
Ездил батюшка мой к ведунье в село соседнее, А вернулся, смурнее тучи, пьянее пьяного, Обозвал меня сорным семенем, злобной ведьмою И грозился с утра выгнать из дому, окаянную.
Я любила его — больше матушки, горше долюшки. Я его берегла, как умела, от злой судьбинушки. Заколол он мою коровушку в чистом полюшке, Закопал её белые косточки под осинушкой.
Зорька третья взошла на небо вослед за месяцем, Но куда от тоски мне было деваться, девице? Бедный батюшка спьяну в хлеву на вожжах повесился... На могилке коровьей взошло молодое деревце...
Зацвело, потянулось в рост, напиталось росами. Знать, большой урожай соберу я грядущей осенью...
Я козодой; я дурная лесная птица. Стылый туман в голове да протяжный крик. Я на охоте — ни звуков, ни глаз, ни лиц, но это пока. Погоди, стоит пасть мне ниц, и — сказка моя начинается, озорник.
Видишь, идёт под углом средь ветвей дорожка? Ты погляди-ка, даром, что далеко — столько грибов тут, что будет полно лукошко свежих, пахучих и влажных ещё немножко рыжиков, сыроежек, боровиков.
Что ж ты робеешь, малыш, испугался, что ли? Знаю, что мама, и знаю, что скоро ночь — только чего бояться, ведь ты не кролик! Я же всего лишь птица, поверь, не боле — что мне, под силу куда тебя уволочь? Ну, молодец! И ведёт тебя вдаль тропинка, рядом летит приблудившийся козодой — вот тебе сказка, грибочки продашь на рынке, купишь себе леденцов и шнурки к ботинкам, я ж наконец-то желудок набью едой.
Глядь — и полна корзинка, а солнце село. Страшно скрипит и стонет холодный лес. Где же твоя тропинка, скажи, пострел, а? Может, и вовсе привиделось, эко дело — здесь же чащоба, вот был путь, а вот исчез.
Что же ты плачешь? Так холодно? Хочешь к маме? Знаешь ли, сказка сказкой, а нынче быль: волки завоют утробными голосами, ты побежишь между высохшими стволами — и не найдут к утру, сколько долгих миль ты бы ни пробежал. Вот такая песня. Только и есть, что грибы да остывший лес. Здесь козодой, предвестник беды, уместен, но у меня хорошие нынче вести — я помогу тебе выбраться, удалец!
Я же не зря за тобой пролетел дорогу. Знаю я путь и тебя проведу домой. Ну а взамен попрошу-то всего немного, самую малость, дитя, право слово, кроху — каплю того, что привыкли вы звать душой.
Вот ты в тепло вернёшься из чащи дикой, маме покажешь корзину — полным-полна! Это потом, просыпаясь в ночи от крика, ты осознаешь, что отдал мне, и, захныкав, будешь стремглав бежать через дебри сна. Так я впервые за множество лет насыщусь, только тебе жить станет не так легко: каждый твой сон будет жуток, и зол, и хищен, страх твой, горячий и терпкий, мне станет пищей, козьим парным в клюв пролившимся молоком.
Ну а пока что — залазь-ка под одеяло, спи, удалец, утро вечера мудреней.
...но не забудь, что, если мне станет мало, снова придёшь ты в чащу, в моё начало, и поведёшь за грибами своих друзей.
Бельтайн — это ночь веселья, праздника жизни и ярких костров. Осмелишься ли ты принять приглашение и пуститься в лёгкий танец вместе фейри, когда Холмы открыты для людей? Ступай вслед за лесными огнями, забудь про свой дом, внимай пению свирели...
Бойся зелёного, милая, на Бельтайн, Сумерки близятся, в воздухе запах тайн Смело мешается с искрами на траве. Верь призывающим, а не худой молве.
Время костров и гуляния — поспеши Радостью полниться в танце весенних ши. Смех рассыпай, из души выметай снега — Ночи вновь кoротки и зелены луга.
Кров покидай вслед за стаей лесных огней, С троп затерявшихся в страхе сойти не смей. Дымку незримую жестом с коры смахни — Слышишь, как звонкая флейта поёт в тени?
Здесь разливается кровью земли вино, Взгляды встречающих — звёздное полотно. Музыке тающей внемли, ступая в круг, В танец чарующий, не разнимая рук.
Станешь наутро от празднеств почти хмельной, Росы — медвяными: только тогда домой Снова отправишься, вскоре забыв про всё — Ветер, стирающий память, тебя спасёт.
Как подошло мне время найти невесту, Сделал я все, что батюшка наказал: Выбрал пораньше время, поближе место, Вышел во чисто поле и стрелы взял.
Их по одной пускал, рассудив нехитро. Первой, из камня, целился в небосвод. Пала стрела в болото лернейской гидры. Пала и скрылась в толще подземных вод.
Следом за ней пустил я стрелу из стали В застившую глаза пелену дождя. Пала стрела в степи, где кочевья спали, Там и ушла в песок у шатра вождя.
Следом за ней пустил я стрелу из бронзы. Лучше бы не пускал — несчастливый знак. Пала стрела к соседке. Ее угрозы Пятое лето слышу в кошмарных снах.
Следом за ней пустил я стрелу из меди. Яростно в теплом воздухе прожужжав, Пала стрела у логова трех медведей, Перепугав играющих медвежат.
Следом за ней пустил я стрелу из глины В черной тоске — последнюю посылал. Пала стрела за изгородь в сад старинный, Юная дева мне ее поднесла.
Ликом бела, нежна и легка, как роза. Смотрит лукаво: вот, мол, какая я. Хрупкая — переломится от мороза, Тонкая, привередливая моя.
Боязно даже тронуть ее руками, Страшно точёный локоть в ладони сжать... К черту, найду-ка лучше стрелу из камня. Вроде у гидры где-то должна лежать.
Я не люблю фатального исхода, От жизни никогда не устаю. Я не люблю любое время года, В которое я песен не пою. Я не люблю холодного цинизма, В восторженность не верю, и еще - Когда чужой мои читает письма, Заглядывая мне через плечо.
Я не люблю, когда наполовину Или когда прервали разговор. Я не люблю, когда стреляют в спину, Я также против выстрелов в упор. Я ненавижу сплетни в виде версий, Червей сомненья, почестей иглу. Или, - когда все время против шерсти, Или когда железом по стеклу.
Я не люблю уверенности сытой, Уж лучше пусть откажут тормоза. Досадно мне, что слово "Честь" забыто И что в чести наветы за глаза. Когда я вижу сломанные крылья, - Нет жалости во мне, и неспроста: Я не люблю насилья и бессилья, Вот только жаль распятого Христа.
Я не люблю себя, когда я трушу, Я не терплю, когда невинных бьют. Я не люблю, когда мне лезут в душу, Тем более, когда в нее плюют. Я не люблю манежи и арены, На них мильон меняют по рублю, - Пусть впереди большие перемены, Я это никогда не полюблю.
Владимир Высоцкий
Ад есть страданье, что нельзя больше любить Но за некоторых грешников можно Бога молить Достоевский в стихах.
Когда римляне вели Ксену и Габриэль на крест, Брут убил Цезаря (Зена принцесса воин)
Когда в конце времен, у людей не станет силы любить и настанут войны и придет Антихрист, сын Дахока, тогда настанет тьма на Земле. Но тогда раскроется великий город Амазонок Китедж и выйдут оттуда Амазонки, Русь, чтобы спасти остаток человечества для встречи со Христом и Марией-Артанией-Софией-Шехиной
Кто-то стал отныне богом И простил себе грехи; "За стихи мне все простится",- Но стихи его плохи.
Кто-то в музыку подался, Человечество любя, Но его никто не слышит, Он певец внутри себя.
Ты запой, а я услышу, Для того и голос дан Всем, кто любит, всем, кто дышит, Кто поет свои года;
Так пускай не даст мне совесть Ни молчать, ни богом стать. Стать бы честным пред собою, Вот и вся моя мечта.
Но уходят люди в боги, И в себя погружены - Принимают за реальность Ложь и сны.
Все пловцы давно уплыли, Все певцы давно молчат, Кто в себе - тот как в могиле, Кто кричал - устал кричать;
И несказанная песня Нас задавит, словно боль, И придут другие - те, кто Не боятся быть собой...
Так пускай не даст им совесть Ни молчать, ни богом стать, Будут искренними строки И собой не будут лгать.
Ну а мы уходим в боги - Так пускай звенит по нам, Словно месса по убогим, Колокольчик на штанах.
Аквариум 1974
Tobu tame ni ikite, jikkō shite, jikkō, ikiru tame ni tobu ka shinimasu ka jikkō shite, tobu ikiru tame ni tobu tame ni ikimasu. Takai ēsu. САМЫЙ ДАРКФЬЮНЕРАЛЬНЫЙ И САМЫЙ МАРДУЧНЫЙ
Я же долбаный кинестетик, мне подавай порельефнее кружку, а в кружке горячий чай; мне бы только зарыться носом, уткнуться лбом, и шептать — хоть чужой, но знаком же, знаком, знаком; мне бы руку в мешок с крупою и там забыть; я из тех, кто касанием лёгким здоров и сыт; я из тех, кто, нащупав под свитером тонкий шрам, сладко морщится; я вообще-то поклонник травм, швов, царапин и лёгкой небритости; у меня пальцы голодны, и настолько, что аж звенят, их бы в бархат бы синий, в глину бы, в пластилин, в мякоть персичную, в айвовую — хоть один; их пустить в экспедицию, в пешую, в кругосвет, вот они огребли веселий бы и побед, вот вернулись они б истёртые, с ломотой, но зато не кусала больше б их, но зато не трепала бы хвост котовий, как чётки, не топила б себя ни в ванной и ни в вине. я же долбаный кинестетик, и вместо слов пальцы душат запястья, молча, до синяков. (с) Аксолотль
В критической ситуации ты не поднимешься до уровня своих ожиданий, а упадешь до уровня своей подготовки
... Of Lancelot du Lake tell i no more But this by leave these ermytes seven. But still Kynge Arthur lieth there, and Quene Guenever, As I you newyn.
And Monkes That are right of lore Who synge with moulded stewyn Ihesu, who hath woundes sore, Grant us the blyss of Heaven...
(this is from Valerie Krishna`s Five Middle English Arthurian Romances)
спойлер:
https://books.google.ru/books?isbn=1317656776
Tobu tame ni ikite, jikkō shite, jikkō, ikiru tame ni tobu ka shinimasu ka jikkō shite, tobu ikiru tame ni tobu tame ni ikimasu. Takai ēsu. САМЫЙ ДАРКФЬЮНЕРАЛЬНЫЙ И САМЫЙ МАРДУЧНЫЙ
ангелу нужен демон... Ангелу нужен демон. И не просто так, а чтоб ночью Не страшно было на улице. Демон ждет ангела на углу, Курит и немного сутулится. Теребит по карманам измятую мелочь – Эквивалент пива и сигарет, А потом нарочито небрежно Покупает в ларьке шоколадных конфет Ангелу. Которому нужен демон. И не просто, а чтоб опереться, И чтоб опериться, в ладонях сжав бурые лапы. Стоит рукокрылый бледный, уставший. Демон уложит его в постель, сам свалится на пол. Не слишком далеко, Чтоб не боялся, Не слишком близко, Чтобы не плакал Ангел. Которому нужен демон, Чтоб кто-то был, Кто-то ждал, Кто-то ел его ужин. А демону нужен ангел... Да не зачем, в общем-то... Просто так. Просто нужен (с)
В критической ситуации ты не поднимешься до уровня своих ожиданий, а упадешь до уровня своей подготовки
One man rode the way through the woods Down to Asa bay Where dragon ships had sailed to sea More times than one could say To see with own eyes the wonder People told of from man to man The God of all almightyness Had arrived from a foreign land
The rumours told of a man Who had come from the other side the sea Carrying gold cross around neck in chain And spoke in strange tongue of peace He had come with strange men in armour Dressed in purple shirts and lace Smelling not of beer but flowers And with no hair in face
And the bold man carrying cross Had told all one of Asa bay The God of all man woman child had come To them all save And to thank Lord of Heaven One should build to God a house And to save one's soul from Hell One should be baptised and say vows
A man of pride with the Hammer told new God To build his house on own And spoke loud of the Gods of their fathers Not too long time gone The rumours said the man with a beard like fire And the Hammer in chain By men in armour silenced was and by Their swords was slain
Those who did not pay the one coin Of four to man of new God Whipped was twenty and put in chains then locked By their neck to the log To the log And so all of Asa bay did build A house of the cross Every hour of daylight they did sweat Limbs ached because faith does cost
And on the day two hundred There it stood white to the sky The house of the God of the cross Big enough to take two dragon ships inside And all of Asa bay did watch The wonder raise to the sky Now must the God of the cross be pleased And satisfied
Just outside the circle of the crowd One old man did stand He looked across the waters And blotted the sun out of his eyes with one hand And his old eyes could almost see The dragon ships set sails And his old ears could almost hear Men of great numbers call out Oden's hail
And though he did know already Though he turned face towards sky And whispered silent words forgotten Spoken only way up high Now this house of a foreign God does stand Now must they leave us alone Still he heard from somewhere in the woods Old crow of wisdom say "...people of Asa land, it's only just begun..."
спойлер:
"Тот, кто прибыл в Бухту Асов"
Человек скакал лесами В Бухту Асов он спешил, Где драккары шли в моря Чаще, чем кто мог сказать.
Он спешил, чтобы поведать Чудеса, что пронеслись: Некий бог чужой земли Прибыл, чтоб людей спасти.
И молва о человеке, Что из-за морей пришёл – Цепь с крестом на его шее, Мир на языке чужом.
И с ним воины, все в в латах, В пурпуре и все в плащах, Был от них цветов лишь запах, Нет щетины на щеках.
И смельчак с крестом В Бухте Асов говорил: "Наш великий славный бог Возжелал спасти всех вас.
Чтоб воздать хвалу, Вы постройте дом, И спасёте ваши души, Каждый будет окрещён".
Воин с молотом - в ответ, Чтобы бог сам строил дом, И воззвал к Богам отцов своих, Что здесь были так давно.
Говорили, что Этот воин пал, Усмирён был, И мечами был убит...
Те, кто не платили денег Слугам, чей хозяин - бог, Получали только плети И колодки - вот и всё...
В Бухте Асов возводили Для чужого бога дом, Каждый день они потели, И горела плоть огнём.
И на день тогда двухсотый Взнёсся белый к небесам Храм того бога креста, Что вместил бы внутрь драккар.
И все в Бухте наблюдали Чудо между облаков: Да, наверно, бог креста Счастлив был как никогда.
В стороне от той толпы там Лишь один старик стоял, Он смотрел на волны моря, Взор рукой он заслонял.
Очи старые узрели – Снова ставят паруса, И до слуха долетели: "Славься, Один!" - голоса.
И хоть он всё знал, Посмотрел вновь в небеса Ввысь, к небесному чертогу, Прошептал свои слова.
Чуждый храм теперь стоит, Не оставит нас. И раздался тихий крик – То был чей-то мудрый глас:
"...Люди Бухты Асов, Это началось..."
Bathory "Hammerheart" 1990
Tobu tame ni ikite, jikkō shite, jikkō, ikiru tame ni tobu ka shinimasu ka jikkō shite, tobu ikiru tame ni tobu tame ni ikimasu. Takai ēsu. САМЫЙ ДАРКФЬЮНЕРАЛЬНЫЙ И САМЫЙ МАРДУЧНЫЙ
Где-то бурю жнут и ненастье сеют, и пути едва ли исповедимы, где-то вместе сплавились юг и север - и страна одна, и война - едина, и секунда часто важней, чем сутки, и не хватит места стихам и прозе, но в бою бывают уместны шутки, а штандарт на мачте - вполне серьезен, и морской закон своего отметит, и не будет силы, что не под силу – адмирала любят волна и ведьмы, адмирал привык воевать красиво, рассмеяться там, где исход неведом, отмахнуться весело - я везучий, я привык ловить за хвосты победы, а другое - разве на всякий случай, вы бы вряд ли, сударь, меня убили, у меня, любезный, другие вкусы, у меня Рассвет и Закат под килем, но куда существенней, что по курсу... Там, где даже времени места мало, там, где в узел связаны быль и небыль, адмирал умеет плясать на скалах, адмирал умеет смеяться в небо, жемчуга раздаривать горным ведьмам - по ветвям развешу, мол, сами снимут... Адмирала любят судьба и ветер, и, похоже, это вполне взаимно.
Ад есть страданье, что нельзя больше любить Но за некоторых грешников можно Бога молить Достоевский в стихах.
Когда римляне вели Ксену и Габриэль на крест, Брут убил Цезаря (Зена принцесса воин)
Когда в конце времен, у людей не станет силы любить и настанут войны и придет Антихрист, сын Дахока, тогда настанет тьма на Земле. Но тогда раскроется великий город Амазонок Китедж и выйдут оттуда Амазонки, Русь, чтобы спасти остаток человечества для встречи со Христом и Марией-Артанией-Софией-Шехиной
Пять коней подарил мне мой друг Люцифер И одно золотое с рубином кольцо, Чтобы мог я спускаться в глубины пещер И увидел небес молодое лицо.
Кони фыркали, били копытом, маня Понестись на широком пространстве земном. И я верил, что солнце зажглось для меня, Просияв как рубин на кольце золотом.
Много звездных ночей, много огненных дней Я скитался, не зная скитанью конца. Я смеялся порывам могучих коней И игре моего золотого кольца.
Там, на высях сознанья,- безумье и снег. Но коней я ударил свистящим бичом И на выси сознанья направил их бег, И увидел там деву с печальным лицом.
В тихом голосе слышались звоны струны, В странном взгляде сливался с ответом вопрос. И я отдал кольцо этой деве луны За неверный оттенок разбросанных кос.
И, смеясь надо мной, презирая меня, Люцифер распахнул мне ворота во тьму, Люцифер подарил мне шестого коня - И Отчаянье было названье ему.
Николай Гумилев
" Часто люди думают, что дом - это место. Но домом может стать и человек." Габриэль
Вечерний и наклонный Передо мною путь. Вчера еще, влюбленный, Молил: "Не позабудь". А нынче только ветры Да крики пастухов, Взволнованные кедры У чистых родников.
Она пришла с мороза, Раскрасневшаяся, Наполнила комнату Ароматом воздуха и духов, Звонким голосом И совсем неуважительной к занятиям Болтовнёй.
Она медленно уронила на пол Толстый том художественного журнала, И сейчас же стало казаться, Что в моей комнате Очень мало места.
Всё это было немножко досадно И довольно нелепо. Впрочем, она захотела, Чтобы я читал ей вслух "Макбета".
Едва дойдя до пузырей земли, О которых я не могу говорить без волнения, Я заметил, что она тоже волнуется И внимательно смотрит в окно.
Оказалось, что большой пёстрый кот С трудом лепится по краю крыши, Подстерегая целующихся голубей. Я рассердился больше всего на то, Что целовались не мы, а голуби, И что прошли времена Паоло и Франчески.
Александр Блок
" Часто люди думают, что дом - это место. Но домом может стать и человек." Габриэль
В ночи, когда уснет тревога, И город скроется во мгле — О, сколько музыки у Бога, Какие звуки на земле!
Что буря жизни, если розы Твои цветут мне и горят! Что человеческие слезы, Когда румянится закат!
Прими, Владычица вселенной, Сквозь кровь, сквозь муки, сквозь гроба — Последней страсти кубок пенный От недостойного раба!
Александр Блок.
Ад есть страданье, что нельзя больше любить Но за некоторых грешников можно Бога молить Достоевский в стихах.
Когда римляне вели Ксену и Габриэль на крест, Брут убил Цезаря (Зена принцесса воин)
Когда в конце времен, у людей не станет силы любить и настанут войны и придет Антихрист, сын Дахока, тогда настанет тьма на Земле. Но тогда раскроется великий город Амазонок Китедж и выйдут оттуда Амазонки, Русь, чтобы спасти остаток человечества для встречи со Христом и Марией-Артанией-Софией-Шехиной
Чуть ночь, мой демон тут как тут, За прошлое моя расплата. Придут и душу мне сосут Воспоминания разврата, Когда, раба мужских причуд, Была я дурой бесноватой И улицей был мой приют.
Осталось несколько минут - И тишь наступит гробовая, Но раньше, чем они пройдут, Я жизнь свою, дойдя до края, Как алавастровый сосуд, Перед тобою разбиваю.
О, где бы я теперь была, Учитель мой и мой спаситель, Когда б у этого стола Меня бы вечность не ждала, Как новый, в сети ремесла Мной завлеченный посетитель.
Но объясни, что значит грех, И смерть, и ад, и пламень серный, Когда я на глазах у всех С тобой, как с деревом побег, Срослась в своей тоске безмерной.
Когда твои стопы, Исус, Оперши о свои колени, Я, может, обнимать учусь Креста четырехгранный брус И, чувств лишаясь, к телу рвусь, Тебя готовя к погребенью.
Борис Пастернак
" Часто люди думают, что дом - это место. Но домом может стать и человек." Габриэль
У кладбИща направо пылил пустырь, А за ним голубела река. Ты сказал мне: "Ну что ж, иди в монастырь Или замуж за дурака..." Принцы только такое всегда говорят, Но я эту запомнила речь,- Пусть струится она сто веков подряд Горностаевой мантией с плеч.
Анна Ахматова
" Часто люди думают, что дом - это место. Но домом может стать и человек." Габриэль